«Доказательная» психиатрия
Что мы знаем об эффективности психиатрических методов лечения
Даниил Давыдов
16:25 24 Окт. 2019

«Голова — предмет темный и исследованию не подлежит», — говорит один из персонажей фильма «Формула любви». Его действие происходит в XVIII веке — с тех времен человечество накопило огромный объем научных знаний, в том числе и о работе мозга. К XXI веку во многих областях медицины утвердился доказательный подход — то есть диагностика и подбор лечения стали основываться на строгих научных данных. Однако кое-что осталось неизменным — а именно сложность и неоднозначность предмета исследования, то есть головы. Совместно с компанией «Гедеон Рихтер» N + 1 разбирается, как методы доказательной медицины приживаются в психиатрии.

Почему все так сложно

Психиатрия — очень нетипичный раздел медицинского знания.

Современное понимание природы нашего сознания гласит, что мозг материален и не существует никаких психических событий, которые не сопровождались бы физиологическими процессами. Да, какие-то одни мысли могут вызывать другие мысли и эмоции и наоборот — но эти связанные причинно-следственными отношениями события имеют материальное измерение и не проходят бесследно для внешнего наблюдателя, если он соответствующим образом экипирован, например магнитно-резонансным томографом.

Благодаря современным методам нейровизуализации, таким как функциональная МРТ, мы точно знаем, что нарушения в работе мозга пациентов, наблюдающихся у врачей-психиатров, действительно есть. Но поставить точный диагноз фМРТ медикам пока не помогает.

Хотя мы и уверены в том, что у наших переживаний и связанных с ними расстройств поведения есть биологическая сторона, мы до сих пор не знаем точно, каковы именно биологические причины тех или иных психических болезней.

Ныне пределом анализа для практикующих психиатров остается наблюдаемое поведение человека — плюс его собственный отчет о том, какие переживания сопровождают это самое поведение. Иными словами, симптомы. Половина из них — свидетельства, надежно верифицировать которые (увы, телепатов в психиатры не берут) крайне проблематично, поскольку непонятно, можно ли доверять отчетам от первого лица, особенно если это лицо «подозревается» в проблемах психиатрического толка.

Современная медицина стремится быть доказательной. Врачи озабочены тем, чтобы их диагнозы и методы профилактики и лечения опирались на фактическое знание, то есть апеллировали к эмпирически установленным фактам и эффектам, а не косвенным данным и спекуляциям на последних. Однако в этом отношении, как вы уже поняли, психиатрии еще есть куда развиваться.

На это, в частности, обратили внимание Роберт Левин (Robert Levine) и Макс Финк (Max Fink), авторы статьи с провокационным названием: «Почему методы доказательной медицины невозможно применять в психиатрии» [ https://www.psychiatrictimes.com/schizo … psychiatry ]. Опираясь на эту статью, попробуем суммировать почему.

1. У нас нет четкого понимания психиатрического диагноза

Когда пациент обращается к врачу с какой-либо непсихиатрической жалобой, врач осмотривает его, назначает анализы и направляет его, например, на МРТ или рентген. Это необходимо, чтобы выяснить, что же на самом деле происходит с пациентом, и провести дифференциальную диагностику — например, отличить кашель, связанный с тем, что человек просто подавился, от кашля, вызванного ОРВИ. Отчет самого пациента о своем самочувствии тоже, конечно, учитывают, но обычно для постановки диагноза это не самое главное.

В ситуации с диагностикой поведенческих расстройств все не так просто и понятно. Вместо того, чтобы отправлять пациента сдавать какие-нибудь специальные анализы «на шизофрению», врачу приходится опираться на свидетельства от первого лица, а затем, сложив их с данными наблюдений, искать совета у Диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам (DSM, сейчас действует пятое издание), главного справочника психиатров. В буквальном смысле, смотреть в него и думать: «Похоже или не похоже?»

При этом о природе психических заболеваний и о понимании психиатрического диагноза в том виде, в котором он отражен в DSM, до сих пор ведутся споры. Вот в чем их суть.

«Справочник DSM-5 — психиатрический мейнстрим, отражающий консолидированное консенсусное мнение психиатров. Американская классификация основана на коллективных клинических знаниях всех специалистов изо всех стран мира, кто хотел участвовать в работе, — говорит Владимир Менделевич, директор Института исследований проблем психического здоровья и эксперт Всемирной организации здравоохранения. — И эта классификация отражает точку зрения на наличие тех или иных поведенческих расстройств. Но дискуссии продолжаются, и есть мнение, что психические расстройства между собой мало различаются. Действительно, нозологии (определения расстройств. — Прим. N + 1) в психиатрии очень часто перекрещиваются, а сами диагностические критерии не очень четкие.»

Поэтому начали говорить о спектральной психиатрии — направлении, избегающем деления разных состояний психики человека на отдельные диагнозы. Задача «спектрального» психиатра — найти место пациента на прямой, на одном конце которой нормальное поведение, а на другой явное психическое расстройство.

«Но важно понимать, что классификация принята большинством специалистов, — продолжает Менделевич. — Ее критика имеет право на существование, но все же ее поддерживает не большинство, а как раз меньшинство ученых и врачей.»

Болезни по DSM — это набор симптомов. Причем иногда крайне похожих друг на друга. Например, по симптомам посттравматическое стрессовое расстройство запросто можно перепутать с депрессивным расстройством. Бывает и наоборот — согласно крупному исследованию 2014 года, два человека с разными симптомами могут получить одинаковый диагноз. [ https://link.springer.com/article/10.1007/s12207-014-9186-y , https://psycnet.apa.org/doiLanding?doi=10.1037/a0036068 ]
   
Дополнительную путаницу вносит то обстоятельство, что тяжесть симптомов психиатрических заболеваний у разных людей может быть разной. Так бывает, например, при депрессии: существуют легкие формы, при которых человеку достаточно психотерапевтической поддержки, и тяжелые формы, при которых человеку необходимы лекарственные препараты — в противном случае есть риск, что он совершит самоубийство. В результате пациентов с одним и тем же заболеванием приходится делить по тяжести симптомов — а четких критериев для этого нет.

Перекрещиваются расстройства не только на уровне симптоматики: людям с разными диагнозами по DSM-5 зачастую помогает одно и то же лекарство. Например, при депрессии, обсессивно-компульсивном расстройстве (ОКР), паническом расстройстве и генерализованном тревожном расстройстве назначаются одни и те же препараты — антидепрессанты из класса селективных ингибиторов обратного захвата серотонина (СИОЗС). Это позволяет предположить, что между разными психическими заболеваниями не существует четких границ.

2. В психиатрии нет действенных диагностических методов

Чтобы исключить физические причины заболевания, психиатр может назначить, например, анализ крови на гормоны щитовидной железы или тест на содержание наркотических веществ в моче. При этом тестов, которые помогли бы выявить собственно психические расстройства, не существует: в психиатрии нет «анализа крови на шизофрению» или «рентгена на депрессию».

Фактически, единственный диагностический инструмент психиатра — беседа с пациентом.

3. Все, что объективно может предложить психиатр — лечение симптомов

Существуют лекарства, позволяющие победить психоз, подавленное настроение или тревогу. Но эти симптомы могут быть связаны с разными причинами. Например, психоз может быть на самом деле вызван приемом определенных лекарств, неврологическим заболеванием или травмой, а еще он может быть признаком бредовой депрессии или изолированного бредового состояния.

В обычной медицине такое тоже бывает — например, живот может болеть и от переедания, и от кишечного гриппа, и при аппендиците. Однако лекарства, одинаково снимающего боль при всех этих состояниях, не существует — если, конечно, не считать обезболивающих, которые не влияют на причину болезни, а просто временно «отключают» неприятные ощущения. В этом смысле препараты, прописываемые психиатром, — обезболивающие, а не лекарства.

Как устроены клинические испытания психофармакологических препаратов

Независимо от внутренних трудностей психиатрии, люди, страдающие заболеваниями психики, нуждаются в лечении. И для этого нужны психофармакологические препараты.

Клинические испытания психиатрических препаратов устроены так же, как и любых других лекарств. «Когда появляется новое вещество, которое потенциально могло бы стать психофармакологическим препаратом, его проверяют в соответствии с критериями доказательной медицины. — говорит Менделевич. — Препараты проверяют с помощью простого слепого исследования, двойного и даже тройного слепого исследования. Все эти механизмы уже отработаны. Не доверять препаратам, проверенным с подобным дизайном исследований, нет оснований».

Тем не менее, из-за особенностей психиатрии как области медицины оценка эффективности препаратов неизбежно сталкивается с рядом затруднений.

1. Трудно отделить эффект препарата от эффекта плацебо

Сетевой метаанализ 21 антидепрессанта показал, что существует статистическая разница между препаратом и плацебо. Однако некоторые специалисты указывают, что подобная разница не всегда имеет клиническое значение, то есть не всегда приносит пользу пациентам.

Разработчики лекарств указывают, что все современные испытания препаратов проводятся как двойные слепые плацебо-контролируемые. При этом они достаточно длинные для того, чтобы эффект плацебо, который часто проявляется в начале испытания, но не длится долго, не сказывался на результатах.

2. Результаты испытаний одного и того же препарата часто противоречат друг другу [ https://www.ncbi.nlm.nih.gov/pmc/articles/PMC2645010/ ]

Это очень хорошо заметно на примере испытаний антидепрессантов. Эффективность этих препаратов очень сильно зависит от тяжести депрессии, и потому, чтобы сравнить силу эффекта, нужно убедиться, что они действовали на «одну и ту же» депрессию. При этом четких критериев, по которым пациентов с тяжелой депрессией можно было бы отделить от пациентов с легкой депрессией, до сих пор нет.

Менделевич подчеркивает: проблема возникает не столько из-за путаницы с депрессиями разной степени тяжести, сколько из-за борьбы между психологами и психотерапевтами с одной стороны и психиатрами и психофармакологами — с другой.

«Клинические психологи и психотерапевты не хотят признать, что появление депрессии может быть результатом дисбаланса нейромедиаторов в мозге, — объясняет это противоречие ученый. — А психиатры не очень любят признавать, что депрессия может возникать из-за психологических причин. Так же, как в непсихиатрической медицине есть прививочники и антипрививочники, в психиатрии есть приверженцы и категорические противники антидепрессивной терапии. К последним чаще всего как раз и относятся психологи и психотерапевты».

В компании «Гедеон Рихтер» говорят, что различия в результатах двух клинических испытаний могут объясняться множеством факторов, например тем, как обеспечивается контроль участия испытуемых (действительно ли они принимают лекарства), или тем, как отбирались пациенты. Чтобы получить наиболее надежные данные, нужно как можно тщательнее прорабатывать дизайн эксперимента еще до его начала, чем и занимаются в компании.

3. Испытуемые часто не похожи на реальных больных

Роберт Левин и Макс Финк упоминают, что участие в клинических испытаниях разных препаратов часто принимают одни и те же «профессиональные» пациенты (да, с депрессией), делающие это ради заработка. Понятно, что данные, полученные на этой группе, будут заметно отличаться от данных, полученных на пациентах «с улицы», у которых нет коммерческих интересов.

Сами компании-разработчики лекарств указывают на то, что всегда собирают достаточно большую выборку пациентов для того, чтобы обеспечить репрезентативность результатов, — именно поэтому, в частности, затраты на клинические испытания третьей фазы, где оценивается эффективность лекарства, могут быть очень высокими.

Еще одна распространенная претензия к когортам испытуемых — например, исключение из них пациентов с сопутствующими заболеваниями, которые в реальной жизни тоже будут принимать препарат. Это делается для того, чтобы сперва отделить все факторы, способные повлиять на эффективность лекарства против основной его цели. Затем компания часто проводит дополнительные испытания на «нестандартных» участниках, обеспечивая дополнительные меры безопасности.

4. Исследования, показавшие неэффективность препарата, стараются не публиковать

В чем тут дело? Во-первых, препараты испытывают фармкомпании, и они сильно переживают из-за того, что «нулевой» результат испытаний может повредить их имиджу: расстроятся инвесторы, засомневаются пациенты, которым не особенно понятна специфика исследовательских практик вообще.

Кроме того, отрицательные результаты не особенно любят и сами исследователи. Существует даже специальный термин — «публикационное смещение» (publication bias).

Известно, что научные журналы отдают предпочтение статьям, в которых написано, что первоначальная гипотеза подтвердилась, — а статьи, выявившие ошибочность гипотезы, так и остаются неопубликованными. И предвосхищая это, многие ученые просто не хотят отправлять «отрицательное» резюме очередных испытаний — такое вот академическое измерение всем известного «сперва добейся».

«Понятно, что фармацевтическая компания заинтересована в успехе нового препарата, — признает Менделевич. — И проводят исследования на их деньги. Но ведь люди, которые проводят исследования, проводят их с ослеплением, и не знают, где плацебо, а где препарат. Плюс им платят за работу, а не за то, чтобы они показали нужный фармкомпании результат».

При этом результаты клинических испытаний становятся все более прозрачными. Менделевич подчеркивает, что не только в психиатрии, но и в медицине вообще идет обсуждение того, чтобы публиковать все начатые эксперименты: «В доказательной медицине есть свои принципы публикации. Просто так ни в одном серьезном журнале [статью о неэффективном препарате] не опубликуешь. Да, с психофармакологией есть свои проблемы — но с оценкой эффективности психофармакологических препаратов психиатрия справляется».

Чтобы хоть как-то бороться с «публикационным смещением», в ЕС и США абсолютно все клинические испытания пререгистрируются, то есть вносятся в специальные базы (например, ClinicalTrials.gov) еще на этапе подготовки. Таким образом, даже если статья по итогам работы не написана (к примеру, в случае провального испытания ресурсы решают направить не на публикацию, а на выяснение причин провала), можно увидеть, что было сделано.

Как проверяют психотерапевтические методы

Помимо медикаментозного лечения, с поведенческими расстройствами сражаются и при помощи психотерапии. Психотерапевтических методов существует множество, причем все они основаны на разных представлениях о работе психики. Было бы логично предположить, что эффективность разных методов психотерапии должна быть разной. Однако, согласно как минимум некоторым данным [ https://linkinghub.elsevier.com/retrieve/pii/S0272-7358(07)00041-4 , http://content.apa.org/journals/ccp/76/6/909 , https://journals.plos.org/plosmedicine/ … ed.1001454 , https://www.ncbi.nlm.nih.gov/pubmed/24515534/ ], все психотерапевтические методы, даже основанные на противоположных [ http://www.psychiatrist.com/jcp/article … n0709.aspx ] подходах к лечению, оказывают на людей одинаковый эффект [ https://www.ncbi.nlm.nih.gov/pmc/articles/PMC6448000/ ].

Причем это касается даже методов психотерапии, специально выдуманных для эксперимента [ https://www.nature.com/articles/s41598-018-37945-1 ], — чтобы плацебо-метод сработал, достаточно, чтобы «психотерапевт», его применяющий, оказался достаточно участливым и доброжелательным.

Сегодня в психотерапии есть три проблемы:

мы до сих пор до конца не знаем [ https://www.taylorfrancis.com/books/9780203582015 ], как именно работает психотерапия;

в экспериментах, призванных оценить эффективность психотерапевтического лечения, почти невозможно ввести группу плацебо — то есть рандомизированное контролируемое исследование провести не получится;

большинство исследований эффективности психотерапевтических методов — это либо наблюдательные исследования, либо описание серии случаев, а это низкий уровень доказательности.

Результаты 96 мета-анализов и систематических обзоров [ https://www.academia.edu/39766681/ДОКАЗАТЕЛЬНАЯ_ПСИХОТЕРАПИЯ_МЕЖДУ_ВОЗМОЖНЫМ_И_НЕОБХОДИМЫМ_EVIDENCE-BASED_PSYCHOTHERAPY_BETWEEN_THE_POSSIBLE_AND_THE_NECESSARY_ ], посвященных изучению эффективности различных методов психотерапии, показали, что «доказательной» дисциплиной психотерапию называть как минимум преждевременно. Исследования были опубликованы в библиотеке Кокрейновского общества — самой независимой и объективной организации в научном мире.

Что ждет психиатрию в будущем

По мнению Владимира Менделевича, внутри психиатрического сообщества сложилась сложная ситуация. Если доказательная медицина внутри других медицинских дисциплин — в кардиологии, онкологии, пульмонологии, везде — является обычным, рутинным методом при выборе правильного лечения, то психиатрия расслоилась на две дисциплины с разными подходами.

Первая психиатрия, сторонники которой — врачи и исследователи, настаивает на том, что мы должны работать исключительно на основании принципов доказательной медицины, то есть выбор лечения должен осуществляться исключительно на основании научных данных об эффективности и безопасности лекарств.

Вторая психиатрия, которой придерживаются некоторые практикующие психиатры и психотерапевты, подчеркивает принципиальную неизмеримость и индивидуальность человеческой психики. Эти специалисты считают, что при назначении лечения имеет смысл опираться прежде всего на клинический опыт конкретного специалиста, а не на исследования, результаты которых получены на группе людей.

Но подхода лучшего, чем доказательная медицина, не существует. Если потребитель хочет получить правдивую информацию, он не может опираться только на клинический опыт специалиста. С тем же успехом можно пойти к экстрасенсам, гадалкам или другим не верифицированным специалистам.

Если же потребитель хочет гарантий, то получить их можно только на основе доказательных подходов. Кстати, на эти же критерии ориентируются страховые компании, которые согласны оплачивать только методы с доказанной эффективностью и безопасностью. Это единственный путь, по которому движется весь мир. И российская доказательная психиатрия - не исключение.

Эксперт по самообороне дал советы, как без подготовки противостоять грабителям на улице
12:31 26.12.2019
НЕВСКИЕ НОВОСТИ пообщались с экспертом по самообороне Михаилом Алмазом и узнали, как избежать ограбления и что делать в ситуации, когда злоумышленник уже напал и требует деньги и ценности. (...)

Он рассказал, что есть два основных типа таких ситуаций и объяснил, как лучше себя вести в каждом из них. Первый - это спонтанный, когда преступнику все равно кого грабить и он выбирает жертву полегче, там где благоприятные условия: подъезд, малолюдные места. (...)

"Что касается первого типа, то здесь нужно просто прислушиваться к своей интуиции. Если вам показался кто-то подозрительным, значит вам не показалось. Нужно морально приготовиться к отпору, либо постараться избежать контакта (перейти улицу, заговорить с кем-то из других прохожих). Можно сделать нестандартный ход - очень громко и очень зло выругаться. Не 100 % вариант, но все же может преступника сбить с толку. Ведь часто преступник ищет цель для грабежа полегче. А тут такое: во всяком случае сломаете сценарий, а это уже много."

Земмельвейс, Игнац Филипп
Игнац Филипп Зе́ммельвейс (иногда: Семмелвейс; нем. Ignaz Philipp Semmelweis, венг. Semmelweis Ignác Fülöp; 1 июля 1818, Буда — 13 августа 1865, Обердёблинг под Веной) — венгерский врач-акушер, профессор, один из основоположников асептики.

Окончил Венский университет со специализацией по хирургии и акушерству. В 1846—1850 гг. работал в Вене в родильном доме. В 1851 г. переехал в Пешт, где возглавил больницу Святого Роха. С 1855 г. также профессор Будапештского университета.

В 1847 году, пытаясь понять причины послеродовой горячки (сепсиса) у многих рожениц — и, в частности, того факта, что смертность при родах в Первом Отделении значительно превосходила смертность при родах во Втором Отделении, — Земмельвейс предположил, что инфекцию приносят из инфекционного и патологоанатомического отделений больницы, в то время как врачи Второго Отделения занимались только родами. Врачи в то время много практиковали в прозекторской, и принимать роды часто приходили прямо после вскрытия, вытерев руки носовыми платками. Земмельвейс обязал персонал больницы перед манипуляциями с беременными и роженицами обеззараживать руки окунанием их в раствор хлорной извести. Благодаря этому смертность среди женщин и новорожденных упала более чем в 7 раз — с 18 до 2,5 %. (...)

Открытие Земмельвейса вызвало резкую волну критики как против его открытия, так и против него самого — коллеги поднимали Земмельвейса на смех и даже травили его. Директор клиники, доктор Клейн, запретил И. Ф. Земмельвейсу публиковать статистику уменьшения смертности после внедрения стерилизации рук и изгнал его с работы, несмотря на то, что смертность в клинике резко упала. Более того, Клейн заявил, что «посчитает такую публикацию доносом». Земмельвейс писал письма ведущим врачам, выступал на врачебных конференциях, на собственные средства организовывал обучение врачей своему методу, издал отдельный труд «Этиология, сущность и профилактика родильной горячки» (нем. Die Aetiologie, der Begriff und die Prophylaxis des Kindbettfiebers) в 1861 г. Однако при жизни его метод так и не заслужил сколь-нибудь широкого признания, а по всему миру продолжалась гибель рожениц из-за сепсиса. (...)

Имеются сведения, что его коллега по Пештскому университету и семейный врач Янош Баласса составил документ, согласно которому было рекомендовано направить Земмельвейса в психиатрическую лечебницу. 30 июля 1865 года Фердинанд Риттер фон Гебра обманом убедил его посетить сумасшедший дом в Дёблинге под Веной[6]. Когда Земмельвейс всё понял и попытался бежать, сотрудники лечебницы избили его, одели в смирительную рубашку и поместили в тёмную комнату. В качестве лечения ему прописали слабительное и обливания холодной водой. Через две недели он умер[7].

Кавказская пророчица
Юрий Нерсесов
2012-04-10
Архаика нарастает, но на дворе всё же благостные ранне-брежневские времена, и когда узнавший правду Шурик пытается разоблачить преступников, его отправляют в психлечебницу, где добрый старый доктор безоговорочно ставит диагноз – белая горячка. Психушка какая-то странная, её пациенты выглядят подозрительно нормальными, разговаривают вполне разумно и помогают Шурику сбежать. Может быть, это местные недовольные, ранее неудачно выступавшие против произвола Саахова, а теперь усилиями добрых докторов потихоньку превращающиеся в психов? Об этом в фильме не говорится, и странноватые больные в кадре больше не возникают.

Boris Nezhdanov
Я всегда воспринимал фильм как ... аллюзии на карательную психиатрию того времени. По звонку местного начальника неугодного ему Шурика сажают в психушку, как какого-нибудь диссидента.

В мире давно и прочно перепутали медицину и полицию
Александр Данилин
24 марта 2016

О том, как в системе российской психиатрии любовь к пациенту подменяется властью над ним, рассказывает психиатр, нарколог с тридцатилетним стажем, автор книги «Человек зависимый» и ряда других, Александр Геннадьевич Данилин.

Несмотря на то что административно системы психиатрической и наркологической помощи существуют отдельно друг от друга, обе они (и не только они) по своей сути устроены одинаково. У нас вообще есть по большому счету одна система, которая, с незначительными вариациями, регулирует различные области нашей жизни. Это не только у нас, но в нашей стране так было всегда. В основе этой системы лежит принцип нелюбви.

Методом реализации этого принципа оказывается борьба всех со всеми. Мы не умеем и не хотим помогать человеку, вместо этого мы ведем или поддерживаем постоянную борьбу со всем, что считаем «ненормальным».

Не пытаясь задуматься, что же все-таки такое «нормальный человек», мы априори считаем «нормальным» исключительно себя самого и свой образ жизни. Правда, каждый из нас, включая сюда психиатров и наркологов, сильно сомневается в том, что его «рациональное мышление» и образ жизни представляют собой идеальную норму существования. Мы боимся, что под маской «правильности» кто-то увидит наши тайные мечты и «безумные» страсти.

Поэтому в нашем обществе непопулярны психоанализ и психология вообще: мы боимся, что нами будут манипулировать, а человек, считающий себя «нормальным», хочет манипулировать другими — управлять ими, «владеть» близкими людьми.

Принцип нелюбви — стремление к власти, вместо понимания и эмпатии, очень часто становится главным принципом взаимодействия в семье или в отношениях пары (и чаще всего такие пары распадаются). Если принцип власти руководит социальными институтами, призванными помогать человеку, то эти социальные институты плохи — они не работают, не выполняют своей главной функции. Медицину создал и должен формировать принцип любви к страдающему человеку. Медицина призвана помогать своему пациенту, и это исключительная — единственная ее задача. Отечественная психиатрия и много позже наркология были созданы на принципах власти: стигматизации, контроля и надзора. «Стигматизация» — это, собственно говоря, установление «окончательного диагноза»: «шизофрения» или «наркомания».

Для подтверждения собственной «нормальности» человеку и обществу, в собственной нормальности неуверенному, нужна маргинальная группа «больных» — «совсем ненормальных» — людей, которые окажутся виновными во всех страхах и бедах общественной жизни.

Даже в бытовой жизни мы постоянно ставим диагнозы. «Почему от меня ушел муж?» — «Он больной на всю голову». «Кто совершает преступления и террористические акты?» — «Психически больные люди и наркоманы». Примерно так же в нашей стране относятся к талантливым (боюсь слова «гениальность») людям. Собственные родители часто считают «ненормальным» стремление молодого человека писать стихи или рисовать — ведь «это не дает средств на жизнь».

Что же со всем этим делать?

Большинство отвечает: «По улицам бродят толпы еще не выявленных сумасшедших и наркоманов!»; «Нужно их строже контролировать!; «Необходимо раннее выявление и тестирование!».

Мы давно и прочно перепутали медицину и полицию.

Система наркологической помощи была создана в 1983 году, в своем роде это были последние трудовые лагеря в СССР.

Нужно было куда-то деть алкоголиков?

Никто не хотел задумываться о том, что массовое пьянство — результат чувства бессмысленности — «ненормальности» человеческой жизни. Алкоголики сильно портили картину «социалистического рая».

Новая область медицины — наркология — стала последним воплощением социалистического пути к счастью. Пьяного на улице подбирала милиция, его привозили в приемный покой больницы, где моментально ставился «окончательный диагноз»: «Хронический алкоголизм, вторая стадия». В наркологическом отделении его за несколько дней отрезвляли и ликвидировали похмелье, а затем он на полгода отправлялся на «трудовую терапию», — «пациенты» в три смены работали на заводе ЗИЛ. В медицинском отделении, где сейчас проходят лечение около 40 человек, в середине 80-х годов находилось до 160 человек одномоментно, стояли тюремные двухъярусные койки.

Вот оно счастье, согласно наркологической модели конца социалистических времен: с утра укололся, принял таблетки — и пошел работать за станком, вечером после работы укололся, выпил таблетку — и забылся тяжелым сном.

С тех пор изменилось очень многое, но не в той части, которая касается принципа отношений врача и пациента — тут изменения происходят очень медленно или не происходят вовсе. Пациенту по-прежнему не нужно понимать причин своего пьянства и менять что-то в своем отношении к жизни. В болезни виноват не человек, тянущийся к алкоголю, чтобы забыться и не думать, — в болезни, с точки зрения нашей наркологии, виноват алкоголь. Поэтому врачи продолжают лечить «от алкоголя», а не помогают человеку что-то понять. Боже упаси! Ведь понимание — это принцип любви. Алкоголик обязан лечиться. Он должен «сдаться» врачу и покорно принимать таблетки, не пытаясь понять, зачем они нужны. После лечения его поставят на учет и он лишится значимой части своих прав и свобод. Фактически, алкоголик оказывается чем-то вроде преступника, только преступника потенциального — у него повышенный риск совершить преступление, поэтому давайте на всякий случай лишим его прав — в профилактических целях. Про наркоманов я и не говорю, потому что употребление наркотиков считается преступлением и различить болезнь и преступление в этом случае становится совсем невозможно.

Возьмем, для примера, «профилактику» наркомании в школах с помощью «тестирования», о котором так много говорят. Я даже не буду говорить о том, что адекватных, научно обоснованных и щадящих человеческое достоинство методов такого «тестирования» не существует. Представьте только: если вдруг у вашего ребенка выявлена «склонность» к употреблению наркотиков, что будет дальше? Правильно, заниматься им будет врач-нарколог. Что он сделает?

Снова правильно, поставит на профилактический учет и назначит… психоактивные лекарства.

Никто не спорит, что наркоманы совершают преступления, пьяные за рулем совершают преступления — проблема в том, что этими преступлениями должна заниматься полиция, а медицина должна заниматься помощью человеку, вне зависимости от ситуации, в которой он оказался. Был в XIX веке в России такой знаменитый доктор Федор Петрович Гааз (1780 – 1853), который создал практически с нуля систему врачебной помощи заключенным, он помогал преступникам выжить, и многие современники за это считали его сумасшедшим. Но врачу должно быть не важно, кто перед ним — преступник или нет: он призван помогать ЧЕЛОВЕКУ. Каждый врач должен знать наизусть клятву Гиппократа. Почему к наркологии и психиатрии клятва Гиппократа имеет минимальное отношение?

Потому что общественное бессознательное считает нормой власть над душами других людей, а вовсе не любовь к ним.

В отличие от психологии, в том числе отечественной, медицина не хочет понимать, что алкоголизм и наркомания — процесс употребления психоактивных веществ, взятый сам по себе (без учета токсических воздействий на нервную систему, которые они, несомненно, вызывают), — не имеет почти никакого отношения к понятию «болезнь».

Ведь наши пациенты скорее используют алкоголь и наркотики как лекарство от чего-то, что болит у них в душах. Не стоит забывать и о том, что почти все вещества, которые сегодня относятся к группе наркотиков, еще совсем недавно использовались официальной медициной как лекарства, а некоторые используются в этом качестве и по сей день. Английским словом drugs в мире обозначаются все психоактивные вещества, как запрещенные законом, так и разрешенные.

Прием алкоголя и наркотиков изначально оказывается способом самолечения, попыткой человека избавиться, хотя бы временно, от психологических проблем: от болезненных уколов самолюбия, от одиночества, от чувства бессмысленности собственного существования, от алекситимии — неспособности выразить свои чувства словами, — от того, что он неспособен выразить и реализовать себя как общественно и политически значимое существо. Сюда можно добавить многое, например, непрестанное сравнение себя со стандартами «красивой жизни» на экране телевизора. Употребление алкоголя и наркотиков — не болезнь, а сложный социально-психологический феномен. Это феномен бегства от самого себя — от собственных мыслей и чувств. Но отечественная наркология не умеет и не собирается учиться возвращать человеку самого себя. Мы можем только предложить вместо одних drugs — другие, и ничуть не менее опасные, к сожалению.

Наркологи как будто считают, что не алкоголик систематически стремится выпить, но водка сама по себе бегает за ним. Увы! Водка лишена разума и ножек.

Но если обвинять в произвольном поведении человека это неразумное начало, то «от него» можно, например, «ввести торпеду» (на самом деле, подобных препаратов не существует — это вариант психотерапии) или «закодировать» — поставив на место воли и сознания пациента зависимость от страха или повторных процедур «торпедирования» и «кодирования».

Модное понятие «зависимость» тоже ничего не объясняет. Понятие «патологической зависимости», как заклинание, подменяет психологический анализ проблем человеческой личности. Мы забываем, что у каждого из нас есть огромное количество «зависимостей», и далеко не все из них химические: зависимость от любимого человека, от профессии, от увлечений (коллекционирование, например), от привычного образа жизни, от интернета, от азартной игры…

С точки зрения психологической функции, они друг от друга не отличаются. Любая «зависимость» — не что иное, как средство самоидентификации, один из описанных еще Зигмундом Фрейдом механизмов психической защиты. Мы привыкаем к своим партнерам, и если они уходят от нас, то мы переживаем… абстинентный синдром («синдром отмены»), у нас болит сердце, дрожат руки, мы перестаем спать по ночам. Мы привыкаем к определенному стилю одежды, и, если нас одеть иначе, испытываем легкий абстинентный синдром — нам неловко, тревожно, мы можем вспотеть.

Прежде, чем объявлять «войну» зависимостям, полезно задуматься о том, что такое независимость. Это состояние бодхисаттвы, понимающего, что все вокруг есть иллюзия?

Или это состояние подлинного христианина, способного «возлюбить врага своего», «подставив другую щеку» — тем самым «шизофреникам» и «наркоманам»?

«Другая щека» — это «щека» понимания, прощения и любви.

Что делать… «Подставлять ее» мы пока не научились.

К какому идеалу «независимости» или «нормальности» мы стремимся, если не достигли пока такого уровня духовного совершенства?

Видимо, наша сегодняшняя жизнь наполнена исключительно ценностями зависимого поведения. Разве зависимость от денег и «абстинентный синдром» от их отсутствия не являются главной реальной ценностью современного общества?

Пожалуй, нам всем без наших зависимостей будет плохо, поскольку без них мы рискуем стать… «ненормальными» — лишиться всех социальных связей и всех вполне материальных ценностей, с которыми мы привычно идентифицируем себя.

Несомненно, есть класс объектов (в том числе химических), зависимость от которых опасна для человека. Проблема в том, что система (не только в нашей стране) стремится маргинализировать лишь определенные объекты и начать против них привычную «борьбу», сводящуюся в основном к замене их на максимально близкие аналоги. Только почитайте внимательно инструкции, приложенные к разрешенным психофармакологическим веществам — нейролептикам и антидепрессантам, — особенно внимательно читайте раздел «осложнения».

Систему можно понять, ведь иначе ей придется объявить маргинальной — саму себя!

Без склонности человека идентифицировать себя с объектами внешнего мира невозможна никакая торговля. Ведь те самые «объекты», в том числе лекарства, одновременно являются и товарами. Задача любой рекламы — сформировать зависимость человека от определенного товара или группы товаров.

Если вместо продажи лекарств система поможет человеку искать объекты иного — внутреннего — порядка: призвание, смысл жизни, творческие или духовные ценности, то она разрушит сама себя.

Единственный нормальный путь профилактики алкоголизма и наркомании во всем мире называется «образование». Можно сколько угодно спорить, но процент зависимых от наркотиков среди людей с высшим образованием в среднем в пять раз ниже, чем среди людей с незаконченным средним. Ничего удивительного в этом нет. Образование дает человеку больше вариантов и способов самоидентификации и поиска смысла жизни.

Конечно, было бы здорово, если бы мы под словом «образование» имели в виду не просто наполнение человеческой души плохо перевариваемой информацией, но глубокую, социально активную педагогику, способную увлечь и помочь личности найти призвание и смысл жизни, способную научить противостоять трудностям и неудачам, ожидающим НЕЗАВИСИМОГО человека на его жизненном пути.

У Г. К. Честертона есть роман «Шар и Крест», речь в книге идет о приходе антихриста к власти. Он первым делом пробивает в парламенте закон о создании психиатрической полиции, то есть полиции, у которой есть право определять, кто «нормален», а кто нет.

Сам поиск скрытой склонности к преступлениям — оказывается преступным, поскольку лишает человека права на выбор собственного пути, той самой независимости.

Похоже, что считая себя «православной державой», в области отношения к человеку и его душе мы пока движемся путем главного героя романа Честертона.

В качестве показательного примера можно вспомнить историю понятия «психический статус» — так называется описание психиатром своих впечатлений от встречи с больным. При написании статуса нельзя использовать медицинские термины, — это художественное описание состояния больного, являющееся главным (и единственным) инструментом психиатрической и наркологической диагностики. Диагноз устанавливается именно с помощью художественного описания врачом состояния психики пациента.

Само понятие «психический статус» принадлежит ни в чем не повинному христианскому экзистенциалисту Карлу Ясперсу. Он подразумевал, что, будучи психиатром, вы должны написать краткое произведение — своего рода эссе о человеке, сидящем напротив вас. Но для Ясперса диагностика этим отнюдь не ограничивалась. Врач должен был убрать описание в стол, а через пару дней перечитать его, задумавшись о том, что имел в виду, когда писал свое эссе. Для Ясперса «психический статус» был способом тренировки эмпатии — сочувствия к пациенту, способом понять его душу. В советской психиатрии, видимо, по причине сложности тренировки эмпатии (да и зачем ее тренировать — души у человека в те времена не предполагалось) сохранился только первый этап — само написание статуса, ставшее идеальным инструментом власти над больным. Больше не нужно писать эссе, а потом самому или с помощью коллег анализировать и изменять его, все глубже и глубже понимая больного, сочувствуя ему. Достаточно просто, не используя термины, описать симптомы болезни, которые врач заметил… с первого взгляда. Этот самый «первый взгляд» и становится главным инструментом диагностики — стигматизации.

Поставить диагноз «с первого взгляда» просто. Особенно просто, если таких диагнозов всего два: «шизофрения» и «зависимость» (есть еще один, но он используется все реже и реже), да и те сегодня все больше стремятся слиться друг с другом.

Так что все зависит от того, каким именно образом врач «прищурит глаза», обнаруживая «симптомы» вместо живой души.

Это и есть технология власти…

Станет ли наш мир миром антихриста из романа Честертона, на мой взгляд, зависит от того, захотим ли мы вновь задуматься о том, что означают слова «помочь человеку», о том, чем стремление любить отличается от стремления к власти.

Николай Андрущенко: "Я видел фотографии Путин-Тимченко-Кумарин"
Неопубликованное интервью 2011 года
текст Анастасия Кириленко
23 Апреля 2017, 10:00

Журналист Николай Андрущенко...
- Что вы думаете по поводу убийства Романа Цепова?
- С Цеповым я виделся раз пятьдесят. Думаю, жена покормила его сладким. Цепов же от первой жены избавился, сплавил ее в психбольницу. Вторую - тоже. С третьей он собирался расстаться, но та его опередила.

«Я мечтаю вырасти и убить всех врачей»
МАРИЯ ЭЛЕШЕВИЧ
08 ФЕВР. 2020 19:26
Несколько лет назад Саша Филипенко написал роман «Бывший сын». Тогда на обложке, кроме фамилии автора и названия, были перечислены его награды: финалист национальной премии «Большая книга», лауреат премии «сделано в России журнала «Сноб», лауреат русской премии… Сейчас белорусский автор, который живет в России, представляет свой пятый роман «Возвращение в Острог» - о добре и его последствиях, любви и ее отсутствии, пытках и карательной медицине в детских домах. (...)

Саша вспоминает ребят, у которых брал интервью. Вот, например, 14-летний парень, который раньше жил в детском доме.

- Если бы в каком- нибудь фильме снимали итальянского красивого мальчишку, это был бы он. Он сейчас живет в прекрасной семье в Москве. У него есть подарки, одежда, он много путешествует… И я у него спрашиваю: о чем ты мечтаешь? А он говорит: я мечтаю вырасти и убить всех врачей. И это не форма речи. Он говорит об этом серьезно. Это то, что в нем застряло. И с этим придется работать родителям.

Или вот еще - парень, который из детдома сбегал к бабушке, а его за это наказывали. И он такой не один.

- Его возвращали и отправляли на принудительное лечение, - говорит Саша. - Ребята сбегают - их на лечение, сбегают - на лечение... А потом происходит страшное: они перестают этого бояться.

- Представьте, вас отправляют в психиатрическую лечебницу, где в течение месяца дают только аминазин (лекарственный препарат, который используют для усмирения). Этот психотроп запрещен во всей Европе. Это непростые ребята, многие из них гиперактивны. И им ни в коем случае нельзя давать аминазин... Но никто об этом не думает, потому что так удобно воспитателям и врачам.

- Представьте себе 16-летнего парня, который год своей жизни пролежал под аминазином. Аминазин в российских детских домах дают за любые «проступки»: нахамил, провинился в школе, сбежал из детского дома к бабушке, - Саша долго перечисляет.

Психиатр объяснил, почему подростки начали подражать керченскому стрелку
Наталья Шатова
26 февраля 2020 12:32

(...) Федеральная служба безопасности задержала двух 14-летних подростков, планировавших нападения на образовательные учреждения в Саратове. Силовики установили, что подростки также намеревались прибегнуть к самодельным зажигательным смесям, инструкции по их изготовлению они нашли в интернете. По данным ФСБ, они пропагандировали идеологию массовых убийств в сети. Малолетних злоумышленников задержали на территории заброшенного бомбоубежища, там же был обнаружен обрез охотничьего ружья.

Ведущий научный сотрудник Центра психиатрии и наркологии имени Сербского Лев Пережогин в беседе с НСН отметил... «Радикализации нет, на мой взгляд. Подросткам свойственна в силу возраста радикальность. Другое дело, что эта радикальность стала трансформироваться в более жестокие поступки. И вот в чем причина, нужно разбираться, исследовать. Нужно, чтобы подростки из поля зрения полиции и правоохранительных органов попадали в поле зрения докторов. Обычно подросткам не свойственно планировать, но в данном конкретном случае были свои переживания болезненные, которые могли привести к методичному планированию задуманного. У разных детей, попавших в тяжелую ситуацию, разные причины. Многие захотят ответить, что это месть за унижение и обид. Но не все. Да, тех, кого оскорбляют и травят много больше, чем тех, которые берут в руки оружие и начинают стрелять. Последней каплей может стать всё, что угодно. А вот что этой каплей окажется, мы не угадаем никогда. А механизмом может стать склад личности таких подростков или взрослых, которые понимают в один момент, что ни их жизнь, ни жизнь окружающих не стоят ломаного гроша. Громко хлопнуть дверью – вот, что им хочется.»

В ходе допроса один из задержанных саратовских школьников рассказал, что заинтересовался идеей массовых убийств в школах год назад, а целью планируемого преступления назвал месть. По словам подростка, ему было безразлично, сколько жертв пострадает от нападения, однако его напарник «рассчитывал на 40 человек». По словам второго подростка, точной даты нападения не было, однако атака, по которой уже имелся план, должна была состояться в мае этого года. (...)

Все психиатры странные
Психдиспансер  21 февраля 2020

(...) Я учился в медицинском 6 лет. И все эти годы я планировал стать психиатром. (...) Ну и пошёл. Отучился на психиатра, потом доучился на нарколога, потом на психотерапевта и понеслось. (...) И во время учебы в универе пошёл пахать в психбольницу мед. братом. Поэтому сегодня я постараюсь вам описать мои мысли по поводу причин очевидных странностей практически всех психиатров.
⠀
1. Кто идёт в психиатрию?
⠀
Ну я имею ввиду там часто оказывается реально много людей, ищущих неизведанное и мистическое. А это те ещё предпосылки. К слову, я тоже встал на путь материализма далеко не сразу. (...)
⠀⠀
3. Власть врача (тоже про стационар)
⠀
Врач в отделении самый главный. Он решает:
- Кто в какой палате лежит.
- Кто может выйти гулять, а кто - нет.
- Кто может прогуливаться по коридору как ему удобно, а кто - даже в туалет только с разрешения.
⠀
Это очень портит. Всех. Человек становится менее эмпатичен и более скуп на эмоции. Часто проявляется агрессия. Короче, такая иерархия, как на «зоне» практически. (...)

Голикова сообщила, что пятая часть проживающих в российских ПНИ являются дееспособными
19 ФЕВ 2020, 13:44

МОСКВА, 19 февраля. /ТАСС/. ...сообщила вице-премьер России Татьяна Голикова на заседании совета по вопросами попечительства в социальной сфере при правительстве РФ... "34,4 тыс. получателей социальных услуг, проживающих в психоневрологических интернатах, сохранили гражданско-правовой статус дееспособного и еще порядка 3 тыс. - ограниченно дееспособного. В сумме - это достаточно большая цифра." Голикова отметила, что всего было проверено более 152 тыс. человек, проживающих в психоневрологических интернатах. (...)

В этой связи Минтрудом России сейчас проводится работа по дальнейшему определению социального статуса этих граждан, добавила Голикова. "Там сложная работа, которая связана с судами."

Мое пограничное расстройство
Как я попала в психиатрическую больницу
16 января 2020

К такому невозможно приготовиться.

Я думала, что в моей жизни все относительно нормально. Незаметно для меня самой, мое психическое состояние стало невменяемым.

Я просто пошла в ванну и сделала то, что сделала. Позже меня нашел муж и вызвал скорую. Зашив мои раны, меня повезли дальше - в психушку. Я абсолютно не понимала что со мной происходит и почему.

Итак, первое, что происходит в психиатрической больнице: вас всячески заставляют подписать соглашение на госпитализацию. Угрожают, что положат через суд и обратно уже никто вас достать не сможет.

Моя главная ошибка - то, что я подписала это согласие. Я не представляла на что себя обрекаю.

Шаг второй: анализы. Меня заставили сдавать анализы при всем отделении больницы. Я восседала на горшке перед 5 людьми. Видимо это тоже какой то способ морального давления, чтобы итак нездорового психически человека довести до крайней степени безумия.

Идем дальше. Затем людей кладут в специальную палату, где их привязывают за руки и ноги к кровати и несколько дней наблюдают за состоянием. Если человек сопротивляется: сильнейшие лекарства в помощь, и вот вы уже как овощ.

Меня в эту палату не положили, так как у меня были наложены швы на руки. Это меня спасло. Меня хотя бы не привязали и я могла ходить в туалет. Привязанных же пару раз в день сажают на ведро для таких дел.

Положили меня на кровать в коридоре, прямо около туалета. Таким образом, все обитатели этого прекрасного заведения целыми днями и ночами ходили вокруг меня, останавливались, смотрели, трогали...

В общем, ситуация достаточно безвыходная. Врачей там не было. Только санитарки. В основном с садистскими наклонностями. Были и добрые, но их процентов 10 из общей массы. Остальные издеваются как могут.

К примеру, прямо там в коридоре у меня брали мазок. Я простудилась и мучилась от цистита, но лечить меня отказывались, даже за мой счет. Просто терпи.

Большинство пациентов были морально сломаны: за табачные изделия могли помыть все окна на этаже или все унитазы. Хотя это обязанность санитарок и уборщиц. На деле же все делают пациенты.

Некоторые готовы на все просто ради туалетной бумаги, так как ее там нет. И если родные не привозят вам бумагу, зубную пасту и т.д., то все что остается делать - выпрашивать у других пациентов или у санитарок. А санитарки ничего просто так для вас не сделают.

Что было дальше: 2 недели я провела в бинтах и никто даже не проверил что у меня со швами. Плюс цистит. Я думала что не выйду оттуда живой. И знаете, не все оттуда выходят живыми.

За неделю до моего поступления, в этой больнице умерла девушка. Она была привязана к кровати, а другая пациентка над ней издевалась. Никто это не пресек, и девушка умерла от удушья ночью.

Узнав все это, я окончательно убедилась, что мне пришел конец. Самое главное - невозможно доказать, что тебе легче и тебя можно выписать. Так как этим занимается только врач, а врачи туда не заходят.

Только благодаря мужу и родителям мне удалось добиться встречи с врачом. То есть, если бы у меня никого не было - до конца жизни я бы осталась в этом месте. Скорее всего конец был бы очень скорым.

Мое пограничное расстройство
Как я попала в психиатрическую больницу: продолжение
17 января 2020

После каждой встречи с родными меня обыскивали: нужно было все с себя снять, чтобы они убедились, что я ничего с собой не проношу. Нельзя, например, носить там лифчик. Ну и любые колющие и режущие предметы под запретом, естественно.

Что удивило: нельзя плеер, нельзя таблетки, прописанные врачом других больниц(не важно насколько смертельно вы больны, со мной лежала девочка с эпилепсией и ей не давали ее таблетки), нельзя лифчики, нельзя пилочку для ногтей, нельзя телефоны...

Проще сказать, что можно: мыло, зубные принадлежности и туалетную бумагу. Как мне объяснили: как в тюрьме, только ты еще считаешься недееспособным и что с тобой делать решает медперсонал.

В психушке лежат в основном одинокие люди, так как некому бороться за их права. Там много молодых девушек из интернатов. Это самый незащищенный слой населения и именно их используют, чтобы заполнить такие больницы.

Как я уже говорила, большинство пациентов морально сломаны. Они готовы на все, только бы не стало еще хуже. К примеру, санитарки могли поднять кого-нибудь в 4 утра и заставить идти мыть коридор. Хотя и заставлять не надо было, все подчинялись.

Меня эта учесть обошла, опять же благодаря забинтованным рукам. Но меня все равно будили в любое время ночи, чтобы я сдала очередные анализы. Я до сих пор не понимаю зачем и что они искали. Ничего запрещенного я не принимала, и уличить меня было не в чем.

Через неделю меня перевели в палату и я узнала больше о других пациентах. Часто это были люди с голосами, или люди, превращенные в овощей: вставали только поесть и в туалет, не понимали что происходит.

Отдельно хочется поговорить о пенсионерах, которых туда сдают родные. Как удобно избавиться от надоевшей бабушки, положив ее в психушку, не правда ли?

И шансов выбраться оттуда у бедной бабули уже не будет. До конца жизни ее будут травить таблетками, которые делают ее состояние все хуже и хуже. Затем бабушка становится лежачей и вскоре умирает. Стандартная картина, как мне рассказали те, кто лежит там больше года.

Да! Люди там лежат годами. В это время их родственники сдают их квартиры. Иногда и не только родственники, а просто люди, втеревшиеся в доверие.

Самое ужасное, что выхода у таких людей нет. Родные свидетельствуют против них. Адвоката нанять они не могут, так как опекуном выступает психиатрическая больница.

Поэтому очень хочется предостеречь людей, особенно одиноких: не подписывайте никаких согласий. Сами себе подписываете смертный приговор. И главное - юридически все чистенько и вас убивают с вашего же согласия.

Идем дальше. Еда в больнице. О качестве говорить не приходится. Меня тошнило от этой еды. Я бы бездомным собакам такое не предложила. Все испорченное и самого ужасного качества.

Я приспособилась отдавать свои порции другим пациентам, которых эта еда устраивала. Нельзя было что-то не доесть, поэтому пришлось искать выходы. Сама же я ела то, что приносили мои родные. За 2 недели я потеряла 10 килограмм (а я итак была не толстая).

Вилки использовать было нельзя, так же как и обычную посуду. Кормили из алюминиевых мисок, разрешены были только ложки. Делается это для того, чтобы пациенты не могли осколками поранить себя или других.

То есть самостоятельно себе вред причинять было нельзя, а вот санитары могли делать все, что захотят. Например, в один день они не хотели, чтобы кто-то ходил по коридору и закрыли всех в палатах.

Всем поставили по ведру для походов в туалет. Потом эти ведра пациенты же и мыли. Что касается личной гигиены - мыться было можно только с разрешения, в открытой комнате, где ходят в туалет.

То есть ты стоишь в ванне и моешься, рядом кто-то сидит на унитазе. Никаких перегородок и дверей. Все на всеобщее обозрение. Да, это незабываемый опыт, сидеть на унитазе, когда на соседнем унитазе сидит веселая старушка и ковыряется у себя между ног и поет.

Полученный жизненный опыт зашкаливает, только вот зачем кому-то такой опыт. Когда узнала диагноз и то что мне нельзя находиться в стрессовых ситуациях, я была поражена. То есть меня намеренно окунули в среду, в которой мне должно было стать еще хуже.

Вопрос в том, зачем все это делается? Думаю, это сознательное уничтожение незащищенных слоев населения, а также психически слабых людей.

Это такой концлагерь 21 века для геноцида слабых. Возможно многие считают, что так и нужно поступать со слабыми людьми. Но, поверьте, вы так думаете, пока это не касается вас и ваших близких.

Люди с психическими болезнями не выбирают себе эти болезни. Они достойны жить в человеческих условиях. Не нужно уничтожать их как паразитов, ни в чем они не виноваты.

Мой случай достаточно легкий, так как мне помогли родные. О том, что еще произошло в больнице и как мне удалось освободиться оттуда - в следующей статье!

Мое пограничное расстройство
Как я попала в психиатрическую больницу: заключение
18 января 2020

Через неделю моего пребывания в больнице, моим родным удалось добиться того, чтобы меня принял врач. Ведь только врач мог меня выписать.

Общаться с санитарками было бесполезно. Они не заинтересованы в выздоровлении пациентов, им нужно, чтобы в больнице находились люди. Ведь иначе все психиатрические больницы уже бы закрыли.

Важно понимать, что больницей такое место называть не совсем правильно, так как о лечении там не идет речи. Всем пациентам прописаны одинаковые препараты двух типов: слабые и сильные.

Мне повезло и я принимала слабые, за 2 недели в овоща, как многие там, я не превратилась. Не принимать таблетки не вариант: заставляют открыть рот и показать, что таблетку выпила. Если поймают на жульничестве - будут насильно запихивать таблетки в горло.

Таким образом, независимо от моего желания, мне пришлось принимать таблетки, которые очень плохо воздействуют на мозг. Это довольно страшное ощущение: нужно принять препарат, который сделает еще хуже.

Попав к врачу, я объяснила ситуацию и что я не понимаю зачем мне все это. Через час меня выписали. Вот так просто! А все из-за того, что за меня было кому заступиться.

Не представляю, что стало с людьми, которые обречены жить там годами. Их никто не спасет, так как и их родные и весь мир против них. Они годами принимают лекарства, которые разрушают их мозг.

После моей выписки я еще месяц была как в тумане и очень много спала. Я плохо понимала, что со мной произошло и что вообще происходит. Не знаю, что было бы, останься я там еще на несколько недель.

Все, что я поняла для себя - нельзя обращаться в психиатрическую больницу, нельзя подписывать согласие на госпитализацию.

Позже я проходила лечение, но уже по своему согласию и в дневном стационаре. Там условия более мягкие и есть возможность самостоятельно принимать решения и контролировать свое лечение.

Что касается обычного стационара - это отличный способ сломать свою жизнь и психику.

Со мной лежала девушка, которая пыталась броситься под поезд из-за смерти своего ребенка. Никто не пытался ей помочь, неделю она пролежала привязанной к кровати, в туалет разрешали сходить 2 раза в день.

Ее состояние и без того было плохим. В больнице же она окончательно потеряла веру в людей и в справедливость. То есть человека, попавшего в критическую ситуацию, заставили испытать еще больше мучений.

Не приходилось ожидать помощи и поддержи от персонала больницы. Все надежды были только на людей, которые находились на "свободе" и которым было не наплевать на нас.

Никакой психологической помощи так же не оказывалось, так как врачи просто были не в курсе, кто у них находится на лечении. Звонить можно было только с разрешения врача, а врача никто не видел.

Таким образом, если бы родные не знали где мы находимся - выбраться было бы нереально. В тюрьме у людей есть право на телефонный звонок, в психиатрической больнице прав ни у кого нет.

Ну а люди так настолько отчаявшиеся и сломанные, что уже и не пытаются выбраться. Они понимают, что всему миру наплевать на них, что их родные от них отказались. Какой выход может быть у такого человека?

Благодаря этой больнице я поняла, что в трудной ситуации нас скорее добьют, чем помогут. Нет никакой справедливости и нет никаких прав. Есть только бесконечные издевательства над и так слабыми людьми.

Выживает сильнейший и система психиатрических больниц наглядно это показывает.

Многие психотерапевты предлагают своим пациентам пролечиться в стационаре. Хотелось бы предостеречь людей от этой ошибки. Даже в частных психиатрических клиниках к вам будут относиться как к неполноценной личности, а что уж говорить о бесплатных больницах.

Так же это касается и тех людей, кто хочет "полечить" своего родственника в такой больнице. Прежним вы его уже не увидите. И долго он не проживет. Хотя, кто-то, возможно, этого и добивается.

Очень жаль, что на виду у всех вот так умирают люди, слабые и незащищенные. С немого согласия общества, таких людей травят опасными для здоровья таблетками и сокращают им жизнь.

Причиной всему - юридическая безграмотность населения. Мы не умеем бороться за свои права и защищать себя. Мы верим врачам, которые говорят нам о необходимости госпитализации.

Никто из медперсонала никогда не ответит за свои издевательства над людьми, ведь в обществе итак плохое отношение к людям с больной психикой. Почему-то для многих они уже не люди.

Но я их видела: они люди и они хотят нормально жить. Вот только для большинства это уже невозможно, так как они попали в эту безжалостную циничную систему.